Уже много лет журналистика Беларуси делится на два лагеря. В одном прославляют Александра Лукашенко и все его действия, поддерживают российское вторжение в Украину и свободно общаются с чиновниками. Журналисты второго лагеря сталкиваются с проблемами, пытками, штрафами и обысками, сидят в тюрьмах и убегают из страны. Такая история случилась с Татьяной (имя изменено по соображениям безопасности). Она работала в государственном и независимом медиа в Беларуси и уехала из страны, когда начались протесты. Сейчас Татьяна беженка в Литве, она не может вернуться домой, потому что оппозиционное издание, для которого она писала, признано экстремистским формированием. За это Татьяне грозит до 10 лет тюрьмы. Мы поговорили с беженкой о ее работе в государственной пропаганде в Беларуси и новой жизни в Литве.
— Татьяна, как вы решили стать журналистом?
— Мое детство проходило под аккомпанемент новостных передач — наш старый телевизор транслировал только три канала. Пока мои одноклассники смотрели мультики и сериалы про вампиров, я слушала репортажи и мечтала о том, как стану корреспондентом, буду много путешествовать и брать интервью у знаменитостей. Когда мне было десять лет, я начала писать маленькие заметки в нашу местную газету. Родственники хвалили мои тексты, говорили, что я талантливая. Из-под моей ручки родились материалы о школьном лагере, учителях, двух лучших подружках. Потом я начала штурмовать республиканские газеты и получала гонорары за свои тексты, а также призы в конкурсах юных журналистов. В одиннадцатом классе я начала сотрудничать с главной газетой для подростков, чтобы собрать портфолио к поступлению в университет. На факультет журналистики поступила в числе трех лучших абитуриентов. К тому моменту я уже знала, что студенты в Беларуси вынуждены отрабатывать два года после окончания обучения. Это принудительный труд, таким образом студент, можно сказать, возвращает деньги, потраченные государством на его обучение. А власти решают проблемы с нехваткой работников в городках и деревнях, где нет инфраструктуры и развлечений для молодежи. Но в 17 лет вряд ли кто-то задумывается о принудительной отработке в районной газете. Вот и меня не пугала перспектива писать о надоях и урожайности зерна — казалось, к тому моменту, как я окончу университет, все изменится.
— Но в итоге вы все равно попали в государственное издание. Была ли возможность не отрабатывать два года или хотя бы пойти в частную редакцию?
— Чтобы избежать обязательного направления в государственное издание (часто в маленький городок), студенты могут выплатить университету 10 тысяч долларов — на это дается полгода. После этого их освободят от права принудительно трудиться на государство два года. Найти место для отработки дистанционно, на полставки или попасть к частному издателю — что-то из области фантастики. Я уже не говорю о том, чтобы отрабатывать в независимом медиа. В год, когда я выпускалась из университета, нам сказали, что в частные газеты, каналы или интернет-порталы никого не отпустят, и попросили приносить заявки от государственных медиа. Эта система чем-то напоминает крепостное право… Моя семья не могла бы заплатить университету за мою свободу. Я очень боялась, что если откажусь от обязательной отработки и сбегу из страны, моих родителей репрессируют. Поэтому выбрала идти в государственную газету, которая пишет о сельском хозяйстве. Ее редакция находится в Минске. Я думала, что здесь мне не придется писать пропаганду, хвалить власть и перевирать факты. Ведь коровы дают молоко, а куры несут яйца независимо от правящих элит.
— С какими препятствиями и сложностями вы столкнулись, работая в государственной газете?
— Я помню, как однажды, будучи еще на испытательном сроке, предложила проблемный материал о бездомных животных. Но вместо этого меня отправили писать репортаж с Комаровского рынка. Я буквально выстрадала этот текст под угрозами заместителя главного редактора не трудоустроить меня. Но материал о бездомных животных все-таки вышел, правда, по просьбе начальства, я написала его в другом ключе: что бездомные животные — враги для людей, и наше государство успешно с ними борется. Я также помню мою работу над материалом о студенческих общежитиях в Минске, где я пыталась написать о плохих жилищных условиях. Мне казалось непонятным, почему студенты должны стоять в очереди в единственный душ в подвале. Но главный редактор сказал мне не упоминать об этом, и в итоге получился веселый репортаж о чудесном времяпрепровождении в общежитиях. Еще один показательный случай произошел, когда знаменитый лыжник, участник семи Олимпийских игр Сергей Долидович продал свои награды на благотворительном аукционе и пожертвовал деньги детскому дому. Я написала об этом, но текст не был опубликован без объяснения причин. Только спустя два года я узнала, что причина крылась в том, что Сергей Долидович был против Лукашенко. А еще мне поручили рубрику, придуманную главным редактором, — о людях, которые превращают металлолом в работающие машины и культиваторы. Сейчас понимаю, насколько это унизительно, ведь у героев моих материалов просто не было денег на покупку техники для обработки огородов, поэтому они выкручивались как могли: собирали на свалках металлолом или выпрашивали у предприятий ненужные детали. Но тогда я этого не замечала. Что мне еще не нравилось, так это разделение тем по половому признаку: женщины-журналистки не могли писать про армию, войну, спасателей или милицейские рейды. Когда я попросила сделать материал о танкистах, то заместитель главного редактора сказала мне, что главный редактор не хочет отпускать девушку в часть.
— Какие обязанности, кроме журналистских, вас еще заставляли выполнять?
— Со второй недели работы меня начали назначать дежурной по номеру. Это происходило так: в паре с более опытным журналистом или редактором нужно вычитывать черновые варианты всех полос (их было 16), исправлять опечатки, несоответствия, сверять с отделом верстки, а затем подписывать исправленные и готовые полосы и вывешивать их на доску. После того как все полосы будут сверстаны, их нужно было нести в типографию в соседнее здание, где макет газеты печатали уже в цветном виде. Здесь журналист проверял каждую полосу еще раз. Из-за дежурства было обыденным задержаться на работе на час, а то и два. А если Александр Лукашенко проводил совещание вечером, то ждать окончательный вариант газеты приходилось и до полуночи. Раз в две недели я привыкла задерживаться на работе, и это время никак не оплачивалось и не компенсировалось. А если после выхода газеты оказывалось, что где-то закралась ошибка, с дежурного снимали премию. Кроме этого, в первые дни работы на меня свалилась подписная кампания. Мне нужно было ездить по назначенным редакцией районам и агитировать подписаться на газету. Начальство выдавало планы на каждый район: сколько индивидуальных подписчиков должно быть у газеты и сколько экземпляров должны выписать предприятия. Это было унизительно — приезжать в район со средней зарплатой в 150-200 евро и просить подписаться на издание за 20 евро. Я выбрала районы по соседству с тем, где жили родители, чтобы не тратиться на гостиницы (как правило, не самые уютные) и еду. А дома и работалось лучше. Во время командировок родились материалы, которыми до сих пор горжусь: о сборе клюквы на болоте и о двух женщинах, которые живут одни в отдаленной деревне. Из вверенных мне районов подписной план выполнял всего один, и за второй меня неоднократно отчитывал первый заместитель главного редактора газеты. Он говорил, что толку от моих командировок нет, и требовал звонить в райисполком и на почту. Первый раз очень сильно расстроилась из-за давления на меня, на второй просто пропустила мимо ушей.
— Какое отношение было к вам со стороны начальства и коллег?
— С коллективом у меня сложились прекрасные отношения. Мы вместе ходили на обед, отмечали дни рождения, дарили друг другу подарки, поддерживали друг друга и выручали, подсказывали темы для публикаций. А вот с начальством такого не сложилось. Куда чаще приходилось выслушивать невежливые слова в свой адрес, несправедливые упреки, обзывательства и даже угрозы лишением премий и увольнением. Раз в две недели по вторникам вся редакция собиралась на общие планерки. Я не любила это мероприятие и всегда старалась уехать в командировку. Планерка длилась примерно час, и на ней чаще ругали, чем хвалили. Тезисы главного редактора — а говорил чаще всего только он — всегда были одни и те же: «В секретариате мало материалов», «я люблю, когда люди работают без выходных», «если вам не дорога газета, то есть ли у вас душа?» А еще главный редактор выбирал одного сотрудника и при всем коллективе методично его отчитывал, намекая на лишение гонораров и увольнение. Причины могли быть разные: неудачный материал или фотографии к нему, несогласие ехать в командировку, желание отдохнуть в законный выходной или больничный. Я тоже стала объектом буллинга за то, что в отпуске не написала ни одного материала на сайт, а это было обязательным условием для работников газеты. Как выяснилось позже, коллектив сайта не особо огорчался, если материалы от нас не приходили, но меня за это лишили премии. Особенно показательным стало отношение начальства, когда после отпуска мне предложили перейти в отдел интернет-проектов в нашем же издании. Это оказалось нелегко. Сначала произошел разговор с заместителем главного редактора со словами «ты что удумала?», «ты ничего не понимаешь в журналистике» и «ты считаешь газету прошлым веком?». Затем разговор с главным редактором, во время которого он сказал, что ждет благодарности за то, что меня «подобрали с улицы». Потом наступил период игнорирования: меня не звали на планерки, не приглашали на совещания, не давали заметок и других заданий. Я уходила в отдел по выпуску интернет-издания, куда меня готовились перевести, и работала там, практически не появляясь в своем кабинете. И когда меня наконец перевели, я очень сильно обрадовалась.
— А были ли в вашей работе какие-то позитивные моменты?
— Еще в газете моей отдушиной стала рубрика «Теленеделя» о проектах беларусского телевидения. Пусть в нашей стране не было проектов вроде «Голоса», «Танцев со звездами», развлекательных шоу, но мне все равно было легко и интересно. Я писала об отборе на «Детское Евровидение», проекте о национальной кухне, программе о погоде, съемке роликов о войне, закулисье выпуска новостей, кастинге ведущих. Здесь была некоторая свобода и близость к миру телевидения. А еще была надежда, что в Беларуси обязательно появятся свои талант-шоу, и я буду там работать. Лучше всего мне было в отделе интернет-проектов на должности редактора ленты новостей. Здесь условия работы совсем другие: молодой коллектив, гибкий график, возможность работать только с новостями, заниматься переводами текстов, брать темы по собственному желанию. Каждый месяц одну неделю я работала из родительского дома, а еще бесплатно сходила на концерты двух любимых исполнителей и подготовила репортажи с двух экстремальных забегов. Работа позволяла брать четыре дня выходных подряд и уезжать в путешествие — на концерт в Италию, спектакль в Украину или к подруге в Польшу. Конечно, были и свои правила: писать «Президент» и «Министерство» исключительно с большой буквы, внимательно отбирать фото, чтобы не показать Наталью Кочанову, главу Совета Республики Национального собрания, с невыгодной стороны, не задерживать публикацию новостей о Лукашенко. Но начальница, молодая женщина, оберегала нас от политики, могла всегда выслушать и поддержать, защищала на планерках. Мы дружно отмечали дни рождения и праздники, вместе слушали музыку, обсуждали тренды интернета и сериалы. До сих пор храню в памяти немало веселых цитат коллег. И, честно говоря, тогда у меня не было даже мыслей об увольнении, я собиралась продлевать контракт.
— Когда вы впервые задумались об уходе?
— Это произошло с появлением коронавируса и увольнением начальницы. Новый начальник оказался далеко не таким благосклонным, особенно к девушкам. Я и моя коллега постоянно оказывались под его прицелом — нам давали работу над самыми сложными новостями, а за каждую провинность ругали, в том числе с использованием нецензурной лексики. Причиной могло стать все, что угодно: если новость об Александре Лукашенко выйдет на минуту позже, если на фото с ним свет создает иллюзию рогов, если опубликована заметка о знаменитости, когда-то негативно высказавшейся о Лукашенко, если в тексте есть намек на критику властей, если допущена опечатка в заметке о властях. Один раз я, не расслышав плохую звукозапись, написала неправильное слово, и это вызвало разборки на уровне Центризбиркома. Мы больше не были журналистами-новостниками — мы стали солдатами информационной войны. В апреле 2020 года рассказывали о том, как мир выходит из пандемии коронавируса, какой правильный путь избрало наше руководство, разрешив не носить маски, как карантин способствует повышению уровня заболеваемости и смертности. После работы смотрели передачи на национальном канале и обращали в текст слова чиновников. Это не оплачивалось. Вот лишь некоторые из предложений: «Весь мир смотрит на Беларусь и Швецию, которые пошли другим путем», «Многие страны жалеют, что закрылись на карантин», «Если будущая мама здорова, то рекомендуется реже посещать женскую консультацию». Я чувствовала себя монстром, когда писала о том, что коронавирус безопасен и им переболеют бессимптомно — в моем родном городе за день умирало 17—20 человек. Чтобы доказать, что Лукашенко прав, начальник не стал вводить удаленную работу, несмотря на просьбы коллектива. Лишь после нескольких случаев коронавируса он услышал нас, и мы начали работать из дома. Так было легче переживать давление в коллективе.
— В 2020 году случился не только коронавирус, но и президентские выборы в Беларуси. Как складывалась ваша работа с учетом этого обстоятельства?
— Это было новым испытанием для меня и еще одним моментом, после которого я поняла, что не буду работать в этом месте. Ежедневно я ставила по три-четыре, а то и больше текстов с мнениями спортсменов, депутатов, учителей, врачей, рабочих о том, как важно сохранить выбранный Лукашенко курс развития Беларуси, о том, что без него наша страна исчезнет, а народ обнищает, о том, что в Беларуси много возможностей для развития, что наша страна демократичнее многих европейских. Эти видео штамповали государственные каналы, причем пропаганда не стеснялась использовать даже детей, говоривших о том, что благодаря Лукашенко у них есть все. Под такими заметками было стыдно ставить свою фамилию, и я этого не делала. А вот писать о независимых кандидатах на пост президента было нельзя, только если в негативном ключе. Например, в день задержания одного из оппозиционных кандидатов его назвали ранее судимым и привлекавшимся к ответственности. Когда начальник лично попросил меня написать эту новость, у меня случилась истерика. Но до конца контракта оставалось всего несколько недель, и я решила не обострять отношения. А чтобы очистить карму, начала писать под псевдонимом для негосударственного издания, поскольку под настоящим именем не могла этого сделать по соображениям безопасности.
— Каким был ваш уход из редакции? Как это восприняло начальство?
— Когда я сообщила о решении уйти, этому никто не обрадовался. Сначала руководитель интернет-отдела пытался убедить меня остаться, но я объяснила, что есть обстоятельства, против которых не могу пойти. Затем меня вызвали на разговор к директору, но я не поехала — испугалась, что на меня начнут давить, что будут запугивания. Больше меня не трогали — последние дни работы прошли спокойно, я занималась переводами научных и развлекательных текстов с иностранных сайтов, тестовыми заданиями для новой работы, а также готовилась к предстоящему отъезду за рубеж. Мне без проблем подписали обходной лист, вернули трудовую книжку. Я собиралась продолжить журналистскую карьеру в одной из наших стран-соседок с более высоким уровнем свободы слова. Я очень любила (и люблю) эту страну, отлично знаю ее язык и была уверена, что все получится. В этой стране меня и застали новости о беларуских протестах. А потом я узнала от бывших коллег, что начальник поручил собрать компромат на меня и на мою коллегу, с которой мы уволились в один день.
— Расскажите, пожалуйста, как вы стали беженкой в Литве?
— К сожалению, у меня не сложилось с журналистикой в выбранной стране. В момент, когда людей в Беларуси буквально уничтожали силовики, я не могла заниматься своей жизнью. И для меня было приоритетным помогать беларусам, поэтому я приехала в Литву, где стала сотрудничать с одной из беларуских оппозиционных организаций. Для нее я писала тексты о репрессиях, пытках в тюрьмах, судьбах политзаключенных, вела соцсети, делала переводы текстов на английский язык. У меня были свои авторские циклы материалов, и мне нравилась моя работа. Однако затем против организации начались репрессии — сначала руководителя внесли в список террористов в Беларуси, затем закрыли сайт, затем признали экстремистскими социальные сети, а еще чуть позже саму организацию признали экстремистским формированием. Главе организации в открытую угрожали с экранов телевидения. Словом, я поняла, что возвращаться домой очень опасно, и попросила убежища в Литве. Сейчас я уже получила статус беженца, но по личным обстоятельствам пока не работаю журналисткой.
— И последний вопрос: общаетесь ли вы с кем-то из тех, кто остался в государственной журналистике в Беларуси? И как сейчас живет издание, в котором вы работали?
— Я не общаюсь ни с кем из бывших коллег, хотя мы подписаны друг на друга в социальных сетях. Те, кто поддержал Лукашенко, теперь занимают более высокие должности, путешествуют по странам бывшего СССР. Насколько я знаю, коллектив газеты полностью изменился, даже заместитель главного редактора теперь другой. Само издание, в котором я работала, превратилось в источник пропаганды: с его страниц пишут неправду о дорогих продуктах, о том, что европейцам и беженцам из Беларуси будет очень тяжело, что те, кто уехал, предали свою родину, что в Литве много геев, что здесь детей растят нацистами. Если говорить о сайте, то коллеги, работавшие со мной, уволились после всплеска насилия на улицах в августе 2020 года. Многие перешли в независимую журналистику, кто-то, как и я, теперь беженец. Я же радуюсь, что сейчас та работа осталась только воспоминанием.
Сейчас Татьяна готовится к новой жизни без страха, давления и запретов. Но очень многие молодые люди в Беларуси по-прежнему сталкиваются с принудительным трудом в государственной пропаганде. Лукашенко готов разрушить их жизнь и сломать психику, превратить их в солдат информационной войны. Он нуждается в таких людях, потому что только пропаганда помогает поддерживать его имидж.
Светлана ЛИПЕЦ